Алена Глухова — молодая писательница и сценарист, родившаяся в Беларуси и живущая во Франции. Она говорит, что французский язык дает ей свободу писать о том, что высказать на родном языке она не осмеливается. По ее повести “Papka” снимается документальный фильм и поставлен перформанс, сам же текст ждет публикации в одном из французских издательств. Расспрашиваем писательницу о ее отношениях с книгами.
1. Какого рода литературу ты любишь и почему?
Я больше читаю художественную прозу, чем не художественную, но при этом очень люблю книги, размышляющие над природой и смыслом творчества, такие как War of Art (автор — Steven Pressfield), или письма, в частности как Bird by Bird (автор — Ann Lemott), или что-то о технике письма — как книги James Wood.
Люблю большие романы, мне нравится, когда можно подольше пожить в книжке, люблю эссеистику, люблю магический реализм, люблю французскую философию, люблю автобиографическую прозу или какой-нибудь «истерический» реализм.
Для меня важны честность письма, точность в описании ощущений (я очень эмпатичный читатель), какая-то внутренняя нужность текста. При этом я люблю, когда меня немножко околдовывают, как Боланьо, например.
2. Три самых любимых книги. И главное — почему каждая из них?
У разных периодов жизни — свои любимые книги. Вообще, если я прочитала книжку целиком, я не могу ее не любить, поэтому все недавно прочитанные книжки — мои любимые. Раccкажу, наверное, о нескольких самых важных книжках, прочитанных недавно.
Styron, Darkness Visible: это автобиографическая книга, посвященная продолжительному периоду острой депрессии писателя. Наверное, благодаря этой книжке я поняла, что чувствуют близкие мне люди, у которых похожая проблема. В этой книжке есть очень важная для меня мысль о том, что незакрытые двери бывших потерь приводят к последующим болезням. Поразительно, насколько прошлое впечатывается в нашу телесную память и потом в нас звучит. Но в этом нет необратимости, все осознается и изменяется.
Eleni Sikelianos, The book of Jon: это книжка американской поэтессы греческого происхождения о ее отце. Для меня было открытием то, что книга о потере может быть настолько теплой и светлой, а в тексте о героинозависимом отце может быть так много любви. Мне кажется, что в книжке слышно, как Элени хохочет вместе с папой. И, самое важное: папа Элени понимает медведей, а они понимают его.
Clarice Lispector, Сomplete stories: большой сборник ее рассказов, переведенный на английский и вышедший в прошлом году. Клариси (как почему-то звучит на русском ее имя) — бразильская писательница украинского происхождения. В каких-то своих интервью она говорила о том, что слова ей кажутся чем-то очень застывшим по сравнению с мыслями и чувствами, что она их немножко расшатывает, смягчает, делает подвижнее. Очень интересно почитать отзывы на ее книжки на Amazon: у одного из читателей, например, случилась паническая атака при чтении ее рассказов, другой пишет, что тексты Клариси — это что-то между мелодраматической литературой дурного вкуса и философской эссеистикой. Мне хочется писать так, как пишет она, мне иногда кажется, что она за меня пишет. Очень концентрированный телесный опыт проживания текста, со мной такое чуть ли не впервые.
Варлам Шаламов, Колымские рассказы. Эту книгу я прочитала позже всех на свете, этой осенью. Это было сильнейшим потрясением. Я не понимаю, почему о Шаламове говорят, что он бесчеловечный в своей беспринципности, что в его документальном и сухом описании человеческих пределов человеческого больше нет. Его рассказы для меня — это самый человечный текст (человеческое, слишком человеческое) из всех, что я когда-нибудь читала, это то слово на пределе опыта, о котором говорит Елена Петровская в своем эссе “Говорить сообществом”, это о “невозможности перевода опыта в историю”, о “попытке сохранить память о том, что должно остаться без следа вообще”. Мне кажется, что этом тексте чувствуется, как трудно Шаламову войти в речь, как голос его ломается (долг говорить и невозможность сказать).
3. Самые важные для тебя слова о творчестве, которые всегда с тобой.
“Enregistrez la voix de ceux qui vous sont chers” (“Записывайте голос тех, кто вам дорог”), — говорит в своей книжке “La voix sombre” (“Неясный (а также: темный) голос”) Ryoko Sekiguchi. Это эссе о голосе ее дедушки и о другом голосе, сообщившем Риоко по телефону, что ее дедушки больше нет в живых. Мне кажется, что писать тексты — это то же самое, что записывать голоса тех, кто нам дорог.
И еще я очень люблю текст Жака Дерриды “Checos’è la poesia”, это очень красивый и трогательный текст. В переводе Михаила Маяцкого он мне ближе всего, может быть, просто потому, что именно в этом переводе я его прочитала впервые:
“Без катастрофы нет стиха, не бывает стиха, который бы не открывался, как рана, и который бы не ранил. Ты назовешь стихом молчаливое заклинание, беззвучную рану, которую я хочу от тебя выучить сердцем/наизусть.
Так рождается в тебе мечта выучить сердцем/наизусть. Дать диктанту пройти через твое сердце. Oдной чертой, это и невозможно, и это опыт стиха. Ты еще не знал сердца, ты его так учишь.
Сказка, которую ты мог бы рассказать, как дар стиха, — история знаменательная: кто-то тебе пишет, тебе, о тебе, про тебя”.
Эти отрывки, пожалуй, не очень воспринимаются сами по себе, я советую почитать этот текст целиком, Деррида в нем такой проникновенный. Деррида вообще мне кажется очень ранимым философом, чего стоит его текст о Политике дружбы, например, который для меня тоже, в чем-то, про письмо. Иногда кажется, что наши тексты всегда оказываются обращенными другу, которого мы когда-нибудь потеряем.
4. Есть ли в твоей жизни какая-то интересная или удивительная история, связанная с книгами, писательством, библиотеками или подобным, которой можно поделиться?
Расскажу три коротенькие истории.
Первая: не история, а удивление. Я не помню, кто и когда меня научил читать, но точно помню, как я читала детсадовским коллегам вслух сказку про спящую красавицу, мне и шести лет не было. Мама говорит, что, скорей всего, читать меня научил дедушка Гоша, ее папа – он маму тоже научил. Я совсем этого не помню, но, наверное, так и было. Дедушка умер, когда мне было шесть лет, так что спросить у него я уже не могу, но я ему очень благодарна за это, мне кажется, чуть ли не самое важное мое умение.
Вторая коротенькая история — о книжках под подушкой. Не знаю почему, но книжки, которые мне нравились, я складывала в свою постель, под подушку. То ли чтобы прочитать потом, то ли чтобы они просто были со мной. Периодически маме приходилось устраивать генеральную расчистку моих подподушкиных завалов. Не понятно, как я на всем этом спала. Мне до сих пор важно держать стопку книжек около кровати, это меня успокаивает.
И еще одна: подростком я читала огромное количество детективов: Агату Кристи, Конан Дойла, Чейза, Сименона. В какой-то момент я поняла, что читать детективы – не очень хорошо, не знаю почему. В общем, с этого момента я стала прятать все мои детективы в обложку скандинавских сказок, чтобы никто не догадался. До сих пор чувствую себя неловко, читая детективы или подозрительно захватывающие книги.
5. Как бы ты сама описала себя и то, что ты делаешь?
Мне хотелось бы верить, что когда я пишу, то я держу за руку любимых, чтобы им было не так страшно. Случайные читатели тоже могут быть любимыми.
Ссылка на мультфильм по сценарию Алены Глуховой и отрывок ее текста (по-французски)
Автор первой, второй и последней фотографий — Jef Bonifacino.
