Карандаш и пачка цветных клеящихся закладок — мои друзья при чтении. Закладками я выделяю абзацы и фразы, тронувшие меня, чтобы всмотреться в них: как это сделано? Чему можно научиться у этого писателя? Карандашом записываю на полях пришедшие в голову идеи, не успевая донести их до блокнотов.

Чтобы научиться писать прозу, важно овладевать писательскими инструментами, а не просто замечать отрывки, которые нравятся.

Сегодня я делюсь пятью цитатами из “Дэвида Копперфильда” Чарльза Диккенса.

Вот мои цветные закладки с краткими пояснениями, в чем, на мой взгляд, заключается мастерство писателя. Надеюсь, они будут полезны и вам. Смело добавляйте к ним и свои комментарии.

1. “Помню, как Пеготти и я смотрели на них из маленького окна моей спальни, и помню, как они остановились друг перед другом, что-то рассматривая в шиповнике. Пеготти, бывшая за минуту перед этим в прекрасном расположении духа, вдруг рассердилась и стала приглаживать мне волосы щеткой совсем в другую сторону”.

Начинающий автор остановился бы на фразе “вдруг рассердилась”. Но Диккенс, конечно, знал, что этого недостаточно: читатель поверит эмоциям Пеготти, только если их не просто назвать, но показать.

Сам жест для Пеготти выбран очень удачно — мы мгновенно вспоминаем, как неприятно, когда волосы расчесывают не в ту сторону, и буквально ощущаем эту щетку на своей голове. Попробуйте не проникнуться сочувствием к маленькому Дэви.

Ко всему, это почти метафора дальнейшей судьбы мальчика — судьбы, приглаживающей ему волосы щеткой не в ту сторону.

Этой магии не случилось бы, если бы автор просто написал, что Пеготти, бывшая за минуту перед этим в прекрасном расположении духа, вдруг рассердилась.

2. “Мы подъехали к гостинице на морском берегу, где в отдельной комнате два джентльмена курили сигары. Они были в широких грубых расстегнутых куртках, и каждый из них небрежно развалился по крайней мере на четырех стульях”.

Как обрисовать обстановку в двух предложениях так, чтобы мы увидели не только гостиницу, но ощутили атмосферу небрежности и праздности, царящую в зале? Достаточно ли сигар и грубых расстегнутых курток? Нет, добавьте характерные позы и вот это мальчишеское “по крайней мере” — и читатель увидит все это глазами и автора, и главного героя.

3. “Одно обстоятельство обращало на себя внимание в этом восхитительном доме: запах рыбы, до того пронзительный и сильный, что, когда я вынул из кармана свой носовой платок, от него запахло точь-в-точь так, как будто в нем был завернут морской рак”.

Немудрено, что лачуга, стоящая у моря, пахнет рыбой. Читатель кое-как представит это и заскользит взглядом по странице. Но Диккенс дает ему вещественную деталь: платок, насквозь пропахший рыбой за очень короткое время. И, конечно, отличное сравнение, переносящее нас в сознание ребенка и помогающее ассоциировать себя с Дэвидом Копперфильдом.

В моей памяти застрял пример подобного описания французской Нормандии. Говорят, там так влажно, что багеты никогда не бывают хрустящими, а белье сушится только… до некоторой степени.

Тот же прием — и образ, который волнует воображение.

4. Сцена, в которой служанка Пеготти перешептывается с маленьким Дэви накануне его отъезда через замочную скважину. Она заслуживает полного прочтения, но я приведу лишь две очень краткие цитаты:

“— Тебя отдадут в школу, мой ангел, недалеко от Лондона.

Я попросил ее повторить, потому что впопыхах забыл отнять свой рот от замочной скважины и приставить к ней ухо. Слова ее щекотали мне губы, но я не расслышал их”.

<…>

“Добрая няня обещала мне это. Мы оба горячо поцеловали замочную скважину с обеих сторон — помню даже, я погладил ее рукой, как будто это было милое лицо Пеготти, и потом мы расстались”.

Сама эта сцена очень кинематографична. Мы легко и с удовольствием представляем положение тел героев и то, как они приставляют к замочной скважине то ухо, то рот. Персонажи не просто сидят и ведут беседу, но ведут ее через препятствие, подгоняемые временем. И, конечно, эта сцена полна нежности благодаря описанию, во-первых, заминки Дэви и его ощущений щекотания губ, и, во-вторых, трогательного прощального поцелуя.

5. “Видя мою решимость воздержаться от слез, извозчик предложил осушить мой носовой платок на спине своей лошади. Я поблагодарил его и согласился, платок действительно был расстелен на лошадиной спине, где он показался удивительно маленьким”.

Мы будто смотрим из экипажа на дорогу и видим спину лошади. Однако мы бы не видели ее так хорошо, если бы не платок. А с ним перед нами будто картина из музея: и контраст цвета, и контраст размера. Да и само предложение извозчика очень неожиданное и потому дарящее нам ощущение достоверности.