Магниты

(Бонусная глава)

— Что оказалось для тебя самым неожиданным, когда ты переехала в Италию? — спросила я подругу, живущую здесь уже много лет.

Она посмотрела на свой кофе, потом на доски деревянного уличного столика, за которым мы сидели. Потом куда-то влево. Снова на кофе. Пальцы ее сжали бока толстой чашки.

Я думала, она скажет что-то о музыке, еде, одежде или опозданиях. О «ciao bella!» на улицах или о безработице. О том, как ценят себя синьоры. Или, например, том, что бизнесы не присутствуют в соцсетях. Но она посмотрела в мои глаза и произнесла:
— То, что люди относятся к людям из своей же страны как к чужакам. Вот один с севера, а другой с юга — и они не поладят, и будут называть друг друга разными обидными словами, и тонуть в стереотипах, и враждавать.

Не знаю, поверите ли вы мне: но в ее голосе и глазах появились слезы. Вот так сразу, сходу, в разгар дольче виты.

Это правда здесь: люди могут жить в соседних областях Италии — и питать друг к другу вражду. И если один из них переедет по работе или семейным обстоятельствам в другой регион — ему может прийтись даже хуже, чем иностранцу.

Моего приятеля зовут Гаэтано. О чем вы думаете, читая или произнося это имя? О каком-нибудь итальянском футболисте? О том, как красиво переливается [а] в [э], образуя будто углубление внутри имени? Я как раз думаю об этом.

А вот типичный итальянец думает: это имя с юга. Апулия или Калабрия — родина этого человека.
— Это как отметка, — признается мой приятель. — Как клеймо: ты с юга. И даже если я выучил переходные глаголы, которых в нашем диалекте нет, а на севере есть, и даже если у меня отличное образование и больше опыта работы, чем у моего северного коллеги, будь готов услышать: terrone.

«Терроне» происходит от слова «терра», или «земля». Это как насмешливое или презрительное «деревенщина», помноженное на итальянский темперамент. И это целая гамма бонусных суждений: ленивый человек, невежественный, пренебрегающий гигиеной. Неотесанный.

Я смотрю на Гаэтано. Оливковая кожа, темные смеющиеся глаза, широкие брови, высокие скулы. Хоть на обложку журнала помещай. Он работает инженером на «Фиате», ездит на «Альфа-ромео». И все равно терроне?

И все равно терроне. Он чувствует это отношение к себе и слышит эти расистские высказывания, которые не исчезают несмотря на то, что итальянский кассационный суд признал слово «терроне» оскорблением.

И я сочувствую ему, и злюсь вместе с ним, и не понимаю. Пока однажды не слышу из его уст незнакомое мне слово «полентоне».

— Полентоне? Что это?
— Те, кто ест поленту. Те, кто falsi e cortesi — фальшивые и обходительные, — смеется он. — Жители Севера.

Я вскипаю:
— В смысле?
— А что? Они нас тоже обзывают.
— Вот именно.
— Что вот именно?
— Зачем ты уподобляешься им и множишь расизм?
— Но ведь это правда! Но ведь это шутка!

Право шутить у моего знакомого — и иногда мне кажется, что у каждого итальянца — священное. Я не раз слышала здесь мнение, что даже расистские шутки нельзя запрещать, потому что они — выражение свободы слова. Иногда мне кажется, что на юмор здесь посягать нельзя — и это что-то такое же не понятное извне, но колоссально важное исторически и культурально здесь, как карикатуры «Шарли Эбдо» во Франции.

В другом разговоре я слышу:
— А, тот коллега из Неаполя? Ну тогда он умеет воровать.
И не могу промолчать:
— Ты это сейчас серьезно?
— Ну конечно нет. Это шутка, Катя.
Но мне не смешно. Зато Франческо улыбается.

На мой взгляд, так и поддерживается этот расизм внутри страны, на который все жалуются. Я спрашиваю Гаэтано, что он думает по этому поводу. И, как они часто делают, он отвечает образно:

— Итальянцы, — говорит он, — как магниты. Вот есть большой магнит — вся Италия. У него два противоположных полюса, которые будут спорить: север и юг. Разрежь магнит — снова появятся два полюса. Даже у самого маленького магнита — у двух соседних деревень — будет это отталкивание и соревнование.

И это правда: даже соседние города или деревни пикируются, подкалывают друг друга и друг на друга наговаривают. Я вспоминаю свою подругу, которая переехала вслед за мужем в регион Венето (тот, где Венеция), известный своим шовинизмом. Найти друзей для этой образованной красивой девушки оказалось проблемой:

— На меня смотрели как на врага, укравшего их мужчину, — признавалась она. — И мне прямо в лицо говорили такие вещи. А потом мы переехали в другой регион — и я поняла, что не выдержу еще одной адаптации. Я решила пойти к психологу, а если не поможет — вернуться домой.

Знаете, как это часто бывает: обращаешься к психологу тогда, когда проблема с тобой уже давно. Она в чем-то даже стала привычной — и порой кажется, что тебе… кажется. Может быть, так везде? Может быть, это нормально? Может быть, я преувеличиваю? Это со мной что-то не так?..

Я думала, что моя подруга пошла на терапию к русскоговорящему специалисту. Но оказалось, что она выбрала итальянку — и я замерла: а вдруг та ее не поймет? Вдруг то, что иностранка наговаривает на итальянцев, станет триггером?..

— Я плакала, что меня не принимают, — рассказывала моя подруга. — Терапевт выслушала меня, а потом сделала паузу и сказала: «Вы знаете, я переехала сюда из соседнего городка. Он находится в 50-ти километрах. Я итальянка. Но у меня такие же проблемы. Поэтому нет, вам не кажется».

Сталкивались ли в с таким у себя дома? В той степени, чтобы заплакать. И сделать это предметом терапии. И придумать метафору о магнитах.

Мне хотелось написать эту главу, чтобы Италия в моей книге не сияла лишь Sap Campà, и милым фантазийным футболом, и обращением «дорогая». Как и в любой стране, в ней много трудного, и чем дольше я здесь живу, тем больше думаю, что насладиться ей может только сильный человек, что это — «не страна для новичков». Но разве страны, где мы родились, не такие же? Разве есть в мире место, где тебя примет безусловно не только человек, которому ничего от тебя не нужно, но и твой коллега или конкурент? Страны без стереотипов, шор и коллективных травм?

Мне кажется, такие места можно лишь создать, но не найти. И эта работа начинается изнутри себя.

***