Я начала читать дневник Льюиса Кэрролла о России, и такое ощущение, что мы расстались там с ним вчера 🙂 Чувствую то ностальгию, то радость отдыха от ее суровых нравов. Захотелось поделиться с вами избранными отрывками.
О Москве:
5 или 6 часов мы бродили по этому удивительному городу – городу белых и зеленых кровель, конических башен, выдвигающихся одна из другой, словно в подзорной трубе, городу золоченных куполов, где, словно в кривом зеркале, отражаются картины городской жизни; городу церквей, которые снаружи похожи на кактусы с разноцветными отростками (одни венчают зеленые почки, другие – голубые, третьи – красные с белым), а внутри все увешано иконами и лампадами и до самого потолка расписано красочными фресками; и, наконец, городу, где мостовые изрезаны ухабами, словно вспаханное поле, а извозчики требуют, чтобы им надбавили 30 процентов, «потому как сегодня Императрица – именинница».
О Петербурге:
Долго гуляли по городу; прошли, вероятно, в целом миль 15 или 16 – расстояния здесь огромные, кажется, будто идешь по городу великанов. Мы посетили кафедральный собор, расположенный в крепости; внутри великолепные украшения из золота и драгоценных камней, скорее роскошные, чем красивые.
О русском языке:
В качестве примера необычайно длинных слов, которыми отличается русский язык, он записал мне следующее: ЗАЩИЩАЮЩИХСЯ, которое, если записать его английскими буквами, будет выглядеть так:
Zashtsheeshtschayjushtsheekhsya;
это устрашающее слово представляет собой родительный падеж множественного числа причастия и означает: «тех, кто себя защищает».
***
День посвятили осмотру города. Встали в 5 и отправились к 6-часовой службе в Петровском монастыре; по случаю годовщины освящения храма служба была особенно торжественной. Музыка и вся обстановка были чрезвычайно красивы, но служба оставалась во многом мне непонятной. Присутствовал епископ Леонид, которому принадлежала главная роль в обряде причастия; причащали всего одного ребенка, а более – никого.
***
После завтрака, когда стало ясно, что дождь зарядил надолго, мы решили заняться осмотром интерьеров; то, что мы увидели, описать словами невозможно. Мы начали с храма Василия Блаженного, который внутри так же причудлив (почти фантастичен), как снаружи; гид там самый отвратительный из всех, с кем мне когда-либо приходилось иметь дело. Его первоначальный замысел состоял в том, чтобы прогнать нас сквозь храм со скоростью 4-х миль в час. Увидев, что это не удается, он принялся греметь ключами, топтаться на месте и шаркать ногами, громко петь и бранить нас по-русски, словом, только что не тащил нас за шиворот дальше. Прибегнув к простому упрямству и удобной глухоте, мы все же умудрились сравнительно спокойно осмотреть эту церковь, или, вернее, группу церквей, расположившихся под одной кровлей.
***
Потом мы отправились в Оружейную палату, где осматривали троны, короны и драгоценности до тех пор, пока в глазах у нас не зарябило от них, словно от ежевики.
***
Такая роскошь, как спальные вагоны, на этой дороге неизвестны; пришлось нам устраиваться, как могли, в обычном вагоне второго класса. По пути туда и обратно я спал на полу. Монотонность нашего путешествия, которое длилось от 7 часов вечера до после полудня следующего дня, нарушила лишь одна неожиданность (не скажу, что особенно приятная): в одном месте нам пришлось выйти и переправляться через реку по временному пешеходному мосту, ибо железнодорожный мост здесь смыло наводнением. В результате 20 или 30 пассажирам пришлось под проливным дождем брести около мили.
***
Нам было нелегко следить за представлением, шедшим исключительно по-русски, однако усердно трудясь в антрактах над программкой с помощью карманного словаря, мы составили себе приблизительное представление о том, что происходило на сцене. Больше всего мне понравилась первая пьеса, бурлеск «Аладдин и волшебная лампа» – играли превосходно, а также очень прилично пели и танцевали; я никогда не видел актеров, которые бы так внимательно следили за действием и своими партнерами и так мало смотрели в зал.
***
Мы пообедали в «Московском трактире» – еда и вино были настоящие русские.
Вот наш счет:
Супъ и пирошки (soop ee pirashkeé)
Поросéнокъ (parasainok)
Асетрúна (asetrina)
Кóтлеты (kótletee)
Морóженое (marojenoi)
Крымское (krimskoe)
Кофе (kofe)
Суп был прозрачный, с мелко нарезанными овощами и куриными ножками, а «pirashkee» к нему маленькие, с начинкой, в основном, из крутых яиц. «Parasainok» – это кусок холодной свинины под соусом, приготовленным, очевидно, из протертого хрена со сметаной…
***
Места у нас были спальные; кроме нас в купе был только еще один господин, так что, открыв окно, мы могли бы ехать довольно спокойно; однако наш спутник (видимо, человек с положением) возражал против этого по причине простуды; третья полка, которая была, естественно, предоставлена младшему из нас, а именно автору этих строк, шла поперек, так что изголовье приходилось под первой полкой, а ноги – под второй, и потому я предпочел отдыху и духоте в купе свежий воздух и усталость на площадке в конце вагона.
***
После плотного завтрака я оставил Лиддона отдыхать и писать письма, а сам отправился за покупками, но прежде нанес визит мистеру Мюру в доме № 51 по Галерной улице. Я взял извощика, предварительно сторговавшись за 30 копеек (поначалу он требовал 40). Когда мы доехали до места, произошла небольшая сцена – нечто новое для меня за все время общения с извощиками. Когда я слез, извощик сказал: «Сорок», что было предупреждением о близящемся шторме, но я не обратил на него внимания и спокойно подал ему условленные 30 копеек. Он принял их с презрением и гневом и, положив на ладонь, произнес по-русски пылкую речь, лейтмотивом которой было слово «сорок». Стоявшая неподалеку женщина с выражением веселого любопытства на лице, возможно, понимала, что он говорит. Я – нет: я просто взял у него с ладони 30 копеек, положил их обратно в кошелек и отсчитал ему вместо них 25 копеек. Я чувствовал себя при этом как человек, который дергает за веревку душ, – и не ошибся: он вконец разъярился и поднял крик пуще прежнего.
На очень скверном русском языке я сказал ему, что уже раз предлагал ему 30 копеек, но больше этого делать не собираюсь; но, как ни странно, это его не утихомирило. Слуга мистера Мюра повторил ему то же с пространными разъяснениями, и наконец вышел сам мистер Мюр и весьма кратко и строго сформулировал ту же мысль, однако извощик отказывался смотреть на происшедшее в должном свете. Есть люди, которым очень трудно угодить.
Мы пообедали в великолепном ресторане Боррелла на Большой Морской, где за пять рублей нам подали первоклассный обед с бутылкой бургундского.
***
С утра мы отправились в огромный Исаакиевский собор; но служба, шедшая по-славянски, была выше нашего разумения. Поют здесь без музыкального сопровождения, однако голоса и без всякой помощи производят дивное впечатление. Исаакий – огромное квадратное здание, в котором вычленяются 4 равные части: алтарь, корабль и поперечные нефы; над центральной частью возвышается огромный купол (весь раззолоченный снаружи); окон при этом так мало, что внутри было бы почти темно, если бы не многочисленные иконы, развешанные по стенам, перед которыми горят свечи. Вообще говоря, перед каждой иконой горят только две большие свечи, однако тут же имеется множество подсвечников для тонких свечек, которые ставят те, кто молится перед этой иконой, – каждый приносит с собой свечку, зажигает ее и вставляет в подсвечник. Участие прихожан в богослужении ограничивалось тем, что они кланялись и крестились, а иногда опускались на колени и касались лбом пола. Остается надеяться, что все это сопровождалось молчаливой молитвой; впрочем, вряд ли это возможно во всех случаях: я видел, как маленькие дети проделывали все это без малейшего выражения на лицах, которое указывало бы на то, что они придают этому какой-то смысл; одному маленькому мальчику (я заметил его днем в Казанском соборе), которого мать заставила стать на колени и коснуться пола лбом, было никак не больше 3-х лет.
***
Ярмарка – чудесное место. Помимо отдельных помещений, отведенных персам, китайцам и др., мы то и дело встречали каких-то странных личностей с болезненным цветом лица и в самых невероятных одеждах. Из всех, кого мы видели в этот день, самыми живописными были персы с их мягкими смышлеными лицами, широко расставленными удлиненными глазами, желтовато-коричневой кожей и черными волосами, на которых, как у гренадеров, красуются черные фетровые фески.
***
Весь день отмечался как большой праздник; днем мы отправились на ярмарку. В ней не было ничего специфически русского, если не считать возраста людей, принявших участие в очаровательном, но совсем не интеллектуальном развлечении: катании на деревянных лошадках, прикрепленных к карусели. Мы наблюдали, как степенные мужчины средних лет, и среди них солдаты в мундирах, громоздились на животных, когда-то похожих на лошадок, изо всех сил стараясь получить от катания удовольствие.
***
Мы отобедали у мистера Пенни и после вечерней службы пили у него чай; домой мы пошли через Кремль и в последний раз любовались прекрасной анфиладой этих зданий в самое, возможно, прекрасное для них время – в чистом холодном свете луны стены и башни ярко белели, а на позолоченные купола лунный свет бросал блики, которые не сравнить с солнечными, ибо они не погружают их в такую тьму.
Хотите увидеть рукопись “Алисы в стране чудес” Льюиса Кэрролла с его почерком и рисунками? Жмите сюда!
