Когда я рассказываю об авторах и текстах, с которыми работаю, меня спрашивают: а ты пишешь об этом? Пишу. И пора собрать эти разноцветные стикеры в одну папку.
Этот пост – ворох моих заметок на том, что было под рукой: обратная сторона чьей-то рукописи, окошко фэйсбука, Memo в телефоне… Я хочу их сохранить здесь.
Ко мне часто приходят авторы, у которых писательство в душе на первом месте, а в организации жизни – на последнем.
Чтобы разрешить себе писать, им нужно выполнить все обязательства перед другими, намолоть кофе на неделю, посадить 7 розовых кустов, перебрать 5 мешков фасоли, отделяя черную от коричневой, и познать самое себя. И еще пройти десяток курсов, дочитать все начатые книги и вообще – уехать куда-нибудь.
Таким авторам бывает легко рассказывать, но трудно писать.
Обычно я слушаю их, задаю вопросы, а потом беру из этого потока образы и целые сцены – и возвращаю владельцам. Тогда автора охватывает желание зафиксировать это, пока горячо. Мы, бывает, даже ставим таймер и пишем в прямом эфире.
Но я вообще-то хотела рассказать не об этом.
А о том, как со временем меняется отношение близких к их писательству. В начале пути мама хихикает, что дочь впала в детство: сказки сочиняет. Или муж шутит: “Через сколько лет закончишь?” Или подруга старается быть участливой, но роняет: “Главное, конечно, чтобы тебе нравилось…”
И автор одинок, как тот парус.
Но идет время. У автора появляется письменный стол. Рукопись больше не представляет из себя пять вариантов начала первой главы – она разрастается. Появляется священный час в день на любимое дело, или свой метод собирания образов, или даже писательский амулет.
И в какой-то момент – например, на этой неделе – распределение сил в поле меняется. Скажем, так: автор с мужем сидят на песчаном пляже в шезлонгах, и муж говорит: “А ты знаешь, почему на планете столько песка? Есть одна теория…” – и дарит автору сюжет.
А автор уже готов, инструменты заточены. И научно-фантастический рассказ рождается за несколько дней.
Или папа девочки-подростка, тоже на этой неделе, вдруг дарит ей в подарок не самокат или айпад, а билет на лекцию Быкова о литературе.
К этому моменту авторы уже по уши в работе и не замечают, что произошло. Но я замечаю и предлагаю отпраздновать это. Вы были достаточно настойчивы, чтобы мир начал отзываться.
Однажды я пришла на танцы с мороза. Только сняла куртку — как меня пригласили. Ладони мои были как две ледышки — и партнер, меняя руки в танце, подносил ко рту то одну, то другую свою ладонь и дышал на нее. Как в детстве, знаете? Короткими такими выдохами. Выразительно дышал, киношно отогревая свои руки. И постоянно менял их.
— Прошу прощения, — не выдержала я. — Я только с улицы зашла.
Я вспомнила, как однажды вымыла руки и не до конца их высушила. И со мной отказались танцевать, отложили до следующей песни 🙈
— Что ты, — засмеялся он, — это я чтобы тебя скорее согреть.
У меня так бывает с авторами. Пока они переживают, кто и что им когда-то наговорил об их текстах, я отогреваю их руки.
Я обожаю работать с подростками. Они быстро учатся, не боятся писать смело, сразу берут все новые знания в оборот. Легко выполняют даже очень замороченные упражнения. Они еще не потеряли пластичность, еще не боятся писать по-своему, звучать во весь голосище.
Но подростки воспринимают меня немного по-школьному и, бывает, извиняются за то, что в сообщении в вотсаппе забыли запятую 
Вот и сегодня я получила реплику о запятой вдогонку к переписке о следующем занятии по писательскому мастерству.
Рассмеялась, пересказала знакомому французу.
– У нас с этим проще, – прокомментировал он. – Можно ставить запятые везде, где тексту нужно подышать.
Думаю, у пишущих подростков совсем иное дыхание – а потому иные запятые. Моя задача – это дыхание поддержать, развить, помочь ему завладеть дыханием читателя. А запятые расставит корректор. Ну, или мы сами, когда все остальное будет готово.
Все началось с того, что моя 15-летняя ученица задала мне домашнее задание. Подростки любят переворачивать все с ног на голову, поэтому я иногда предлагаю им самим назначить себе писательский этюд. Когда я добавляю, что задание выполню и я, они готовы на многое 👀
Но тут выяснилось, что я не читала «Турецкого гамбита» — любимую книгу моей ученицы. Мы договорились, что к следующей встрече я надкушу этот текст, а она расскажет мне о всех писательских приемах, которые найдет в нем. 🧐
Не знаю, как это произошло, но теперь в моем киндле, телефоне и компьютере стопка книг, важных для моих клиентов. Только что добавилась «Общага на крови» Алексея Иванова.
I feel I am fully booked 🤨
Автор, с которым я работаю, рассказала мне сегодня, что ее внутренний критик больше не имеет претензий к тому, как она раcкрывает персонажей.
— Но зато, — говорит она, — теперь он сообщает мне, что я плохо знаю обстоятельства, о которых пишу.
Я вспомнила Дину Рубину, у которой одна книга — о клоунах, другая — об антикварах, третья — о чем угодно еще. Когда я брала интервью у Дины Ильиничны, то спросила, как она может работать по 8 часов в день.
— Но вы же не думаете, что я все это время пишу? — ответила она. — Я исследую тему, читаю форумы людей нужной мне профессии, задаю им вопросы. А написать я могу за это время один абзац.
То есть Дине Рубиной можно сначала не разбираться в обстоятельствах ее истории и тратить на это множество рабочих часов, а Виталине нет? И разве истории не существуют в том числе для того, чтобы мы узнавали новое, пока пишем их?
И тут оказалось, что автор, которую я консультирую, вообще не закладывала времени на исследование темы. У нее есть час письма каждый день — и в этот час она пишет. А часа для того, чтобы читать что-то по теме, нет. И, кажется, критик хотел сказать ей
— Что время по вечерам, когда я занимаюсь интернет-серфингом на сайтах магазинов или туроператоров… я могу точно так же, в удовольствие, потратить на серфинг по форумам, где общаются люди той же профессии, что и мой герой, — проговорила автор.
Я думаю, что художественные произведения учат нас всему, что нужно, чтобы их написать. Но не заранее, а только пока мы пишем их.
“Зрелые руки, – написала моя клиентка, – маникюр на которых менялся раз в три дня”. Казалось бы, камера приближена, и в этом есть даже что-то о характере. Но образа не возникает. Что такое зрелые руки?
Это руки с морщинистой кожей? Или веснушками? Или белые, как будто прозрачные? С просматривающимися венами? Трясущиеся? Какие? У всех они разные.
Опиши именно эти руки, а не зрелые руки вообще.
– Но у меня нет вокруг женщин такого возраста, – отвечает моя клиентка. Моя мама старше. А коллеги младше.
– Тогда сходи куда-нибудь, да хоть на вокзал. Поищи руки, всмотрись в них и найди то, что поможет мне и читателям их увидеть.
Домашнее задание: походить по городу и составить каталог рук.
…На следующий день получаю письмо:
“Катя, привет!
Я вчера была на концерте классической музыки, и там было много взрослых женщин и их рук… ))”
Писатель – это стиль жизни. Пока вы слушаете музыку, кто-то пишет с натуры ваши руки.
Восхищаюсь теми, кто берет у меня уроки не через скайп или зум, а по видео. Обычно это люди, у которых совсем нет времени: мамы непредсказуемых младенцев, те, кто очень много работает (и смотрит записанные для них видео… в маршрутке!) – в общем, люди, время которых им мало принадлежит.
И все же они находят то по полчаса, то по пятнадцать минут, чтобы писать. Одни закрываются в ванной для этого. Другие используют время, пока стоят в пробках.
И в итоге пишут не меньше, чем те, у кого нет детей.
Красавчики.
Когда автор говорит, что на писательство у нее есть один час в день – это обычное дело. Но когда этот час – с 5 до 6 утра, у меня открывается рот.
Вставать в 5 и садиться за компьютер (это же даже глазам больно, наверное), потому что чувства еще свежие, дети спят, в голове есть пространство для рассказа… как она это делает?
И она еще грустит, что продвигается “даже не в черепашьем темпе, а в темпе оглушенной черепахи”.
А мне видно со стороны, что это отличный темп. Я знаю людей, которые могут писать весь день до изнеможения – и не подойти к столу в следующие четыре месяца. И тех, кто слишком много прокрастинирует (“У писателя-прокрастинатора помыты полы, у уборщицы-прокрастинатора написан рассказ”). И тех, у кого слишком много времени – и потому нет ни концентрации, ни прыти.
Я верю в черепаший темп. Если Наташа пишет с 5.00 до 6.00, имея на руках младенца, у которого режутся зубы, если слушает аудиокниги по 20 минут в день, пока ведет машину, если читает по две вечерних страницы хорошей прозы, если находит 1 час в две недели для занятий со мной – то она свернет горы, когда дети подрастут.
Она их уже сейчас сворачивает. А потом переставляет внутри текста, чтобы поиграть с будущим читателем.
Автор, с которым я работаю, пришел в скайп в четверг вечером с бокалом красного вина.
– Пиши пьяным, редактируй трезвым? – спросила я.
– Катерина, это мой первый бокал за вечер, поэтому редактура не под угрозой.
Мы открыли google doc с его статьей. Но в маленьком окошке справа вверху мелькал этот красивый бокал с темно-красным и довольное лицо автора.
– Богемная консультация у нас сегодня.
– Все правильно, писатели, редакторы – это и должно быть богемно.
Через час, прощаясь, автор поднес бокал к камере, как бы чокаясь со мной, как Леонид Парфенов:
– Спасибо!
И чего это я забыла, что писать и редактировать можно в таком стиле? В следующий вечер четверга тоже приду в скайп с бокалом. И в шляпе. Открывапю сезон богемных консультаций.
На прошлом занятии я хотела показать автору черновик и чистовик рассказа известного писателя. Это такая терапия: увидишь, что и у классика в черновике все посредственно – и не ругаешь свой. Редактируешь. Еще десять тысяч ведер – и золотой ключик у нас в кармане.
Но у автора за неделю накопились насущные вопросы – и на сравнение разных редакций текста времени не осталось. Что делать? Я отправила два отрывка ей на почту: сравни сама, а мы через неделю обсудим.
Теперь всегда так буду делать.
В мою почту летят и летят письма с ее открытиями. Но самого главного автор пока не увидела. И это ее раззадоривает.
“Уже вся моя семья подключилась”, – пишет она мне.
И я представляю семью, которая провела вечер над черновиком и чистовиком известного писателя.
Буду молчать до пятницы – пусть ищут главный секрет редактуры.
Есть арка у персонажа: он меняется в ходе произведения. Но есть и арка писателя: он меняется в ходе произведения не меньше.
Месяц назад ко мне пришла молодая женщина со сложным опытом. Она будет писать книгу о том, как онкология сделала ее сначала слабее, а потом сильнее.
Казалось бы, вот она, арка, как на ладони. Но что-то не складывалось. Не писалось.
Пока в нашу консультацию не ворвалась история ее поездки на Кубу. Оттуда выплыла печатная машинка Хемингуэя и сверкнули глаза Фиделя Кастро.
– Я оказалась революционеркой! – жестикулировала автор в окошке скайпа.
И история о раке сложилась. Она оказалась историей о революции.
“Куба, начало!” – называлось письмо, прилетевшее на следующий день после консультации на мою почту (а предыдущий отрывок вымучивался до последнего часа). И еще одна история – через день. И еще.
Писательство дает увидеть часть того узора, где все со всем связано. Который мы надеемся увидеть в_самом_конце.
В интернете есть смешная картинка про психотерапию. На ней человек приоткрывает разные двери, на которых написаны направления психологии: гештальт-психология, бихевиоризм, психоанализ, экзистенциальная психология… И за каждой дверью сидит его мама.
Мама. Мама. Мама. Привет, мама. И здесь ты.
А на моих консультациях за каждой дверью сидит учительница литературы, подчеркивавшая когда-то метафоры красной ручкой и снижавшая оценки за авторские знаки препинания.
